ВОТ МАМЕЛЮК.

Я хочу рассказать об авторе. Его поколение - поколение "семидесятников" - удачно расположилось между великой Отечественной и Афганом, повидав всякое и запомнив многое: от хрущевского голода начала 60-х и стиляг до всенародного запоя 70-х и хиппи. Споры физиков и лириков или гонения на абстракционистов практически не задели это поколение. В детстве оно с энтузиазмом подудело в горны и потрещало в барабаны, однако в дальнейшем стало первым за десятилетия советской власти, не противопоставившим себя Западу. Недаром в его знаковой системе наравне с Высоцким присутствуют "Битлз". Неудивительно также, что ему столь памятен великий в своей трагичности и неповторимости 1968-й год, явно заронивший в него неосознанное стремление к бунтарству, в полной мере проявившееся в рок-н-рольные 70-е...

Парадокс 68-го в этом отношении интересен сам по себе. Обычно врожденная иррациональность нашего сознания не принимает западнического понимания свободы как наличия прав, ограниченных лишь правами других. Нам подавай свободу как отмену всяческих ограничений, кабацкий разгул с битьем посуды, морд и отправлением нужды мимо унитаза. В 68-м же Запад и мы на мгновение поменялись местами. В насквозь европейском городе Париже вдруг переставшие быть законопослушными студенты строили баррикадыьи по российски расписывали стены граффити, а наши немногочисленные диссиденты выбрали для протеста по поводу советских танков в Праге типично западный вариант с плакатами и взыванием к общественному мнению.

Автор романа, в ту пору девятнадцатилетний, об оккупации Чехословакии узнал в Грузии. Старый ветеран двух войн Мито за церемонным вечерним кувшином сказал, что в связи с чешскими событиями его вызывали в военкомат, где он без обиняков заявил: "Надо так надо, Повоюем!" А Арсен лишь молча подумал, имея в виду мобилизацию стариков: "Зачем уж так-то!" Вообще-то Чехословакию "отдавать" не хотелось, и тем более Потому, что еще в Школе Арсен выучил чешский язык, переписывался со сверстницей и редакциями солидных журналов. Писал строго на чешском с неизбежными "совковыми" глупостями, которые нынче вызывают лишь улыбку. Все же окружающие однозначно поддержали захват, зачем-то объясняя друг другу необходимость его чешским предательством социализма и стратегическими интересами. Из всех знакомых лишь один однокурсник, чистивший в то время канализационные траншеи около университета, со дна их не преминул громко осудить агрессию. Впрочем, однокурсник сей отличался столь специфическим на взгляд строителей коммунизма мировосприятием, что мог смело претендовать на всегда почитавшееся на Руси звание дурачка.

Так уж получилось, что именно в переломном 68-м и Арсен круто изменил свою судьбу. Кем он был к тому моменту? Родился на Покрова седьмым ребенком в семье. Был образцовым учеником и пионером, без труда поступил в университет на исторический факультет при конкурсе 14 человек на место. Светила научная карьера, потому что первая же курсовая работа о древнегрузинских племенах рубежа II—I тысячелетий до нашей эры была без промедления выдвинута на престижный конкурс, который Арсен блистательно проигнорировал, поставив крест на себе как на историке-исследователе.

Шаг этот был не случаен, осознан и закономерен. Сколь своеобразно понимаем мы свободу, столь же своеобразно мы понимаем и службу. Хотя, можно привести немалое количество примеров самоотверженного служения не только Отечеству, но и идее, в целом понятие службы и тем более служения часто у нас сводится к понятию прислуживания. Счастлив человек, эту особенность не замечающий. Но есть характеры, про которые как раз и сказано: "Служить бы рад - прислуживаться тошно". Чаще всего этими характерами создатель награждает натуры творческие. Очень рано Арсен почувствовал, что в науке ему не удержаться. Столь зримо его представления о служении и свободе отличались от укоренившихся. И он ушел в богему, стал свободным художником.

Выбор свободы и творческого одиночества был принципиальным. Члены Союзов для вдохновения гоняются за спецпайками и дачами. Творцы черпают энергию для работы в себе, отдаваясь подчас всепожирающему огню без остатка. Мало кто знает о торговых делах лавочника Николоза Пиросманашвили, однако гениальный и неприкаянный Нико Пиросмани -часть истории мировой культуры. Арсен, отказавшись от совковой суеты, пошел путем Пиросмани и под знаком индивидуального бунта вступил в свои творческие 70-е.

Все, кто помнит его в те годы, не могут не отметить в нем какой-то внутренней силы и гордости, с которыми он переносил нужду. Я не раз задумывался, как удалось тогда Арсену не превратиться в бомжа, не спиться, не растерять талант. Конечно, настоящий художник всегда самодостаточен. Конечно, нелегально приютили в общежитии однокурсники. Но ведь он при всем при этом был без среды, без единомышленников, без ценителей. Все вопросы отпали, когда через много лет я увидел фотографию его деда. Иван Михайлович Титов, из незнатных дворян, уездный агроном, товарищ председателя уездной земской управы, смотрел на мир с карточки начала века взором человека сильного и обладающего врожденным чувством собственного достоинства. Внук унаследовал от деда не только пышные усы, уже ставшие предметом обязательного обсуждения у окружающих. Он унаследовал породу, ответственность за род, за свои поступки перед предками - свойство, которое позднее так явно будет видеться в его литературе. Личность может попробовать себя в роли юродивого (тем более, на Руси), но стать привокзальным опойкой - никогда. Богемность, как и творческий труд, - удел избранных.

Работал Арсен самозабвенно и много. Плоды его трудов щедро рассыпаны по Екатеринбургу, Перми, Первоуральску, Грузии, другим, городам и весям. Картины расходились как подарки тем, кто встречался на пути, предоставлял кров, делил хлеб и стакан вина. Разошлись украденными и оставленными просто так, на хранение, но потом не востребованными. Не появились они только на выставках - ведь выставки, как и мастерские, дачи, пайки и даже краски по распределению были привилегией "членов": тех, кто соглашался прислуживать - или чей мировоззренческий уровень, без проблем укладывался, в методичку партийных указаний.

Трудно сказать, почему из живописи Арсен пошел в литературу. Сказалось гуманитарное образование, или кистей и красок уже не хватило для того, чтобы передать всю глубину осмысления сущего? Писатель не описывает - это удел графоманов и составителей протоколов. Писатель, как и художник, мыслит образами. И вновь Арсена сразу же стала отличать своя образность, своя интонация, свой взгляд на мир. Первая его повесть "Старший сержант дед Михаил" оставила в душе необъяснимое ощущение Доброты, да в такой степени, что даже забавные эпизоды общения моего собственного малолетнего сына с двумя своими дедушками долго воспринимались мною сквозь призму этой радости и чистоты. Проза Арсена совершенно не совпадала с тональностью обрушившегося вскоре потока чернухи, антисталинской и еще каких-то оттенков публицистики и беллетристики. Кто ведал тогда, что это было последнее "прости" безнадежно состарившихся "детей XX съезда", самолично забивших последний гвоздь в гроб "шестидесятничества" с его кухонным нытьем и радужными верованиями в палачей с добрыми глазами. Эта чернуха была также и последним гвоздем в гроб диссидентства. Я вполне понимаю "шестидесятников", оставшихся не у дел. У них были свои правила игры в борьбу с Системой, и даже встречались Моменты жертвенности. Но ни правила, ни жертвенность не несли в себе творчества, постоянного спутника свободы. Вероятно, потому-то "диссида" никак не смогла задеть Арсена, как не смогла пригвоздить ему руки к крестовине псевдомученичества "чернуха", несущая все что угодно, вплоть до неудовлетворенных амбиций, но только не свободу и творчество.

Ему отказывали в публикации в лучших традициях доморощенного иезуитства: "Что касается рубрики "Новые имена", то мы планируем ее заменить рубрикой "Вторая встреча". Ему прямо задавали вопрос: "Почему Вы считаете, что Вам надо обязательно публиковаться?" В ответ Арсен делал лишь то, что мог. Он продолжал работать. Ему намекали, что принадлежи он к "обойме" таких-то и таких-то - к рукописям было бы совсем иное отношение. Арсен соглашался, кивал, но оставался самим собой. У Чабуа Амирэджиби есть герой – абраг. Дата Туташхиа, человек талантливый, мягкий и застенчивый, но обладающий неколебимыми нравственными устоями, дающими ему несгибаемую жизненную силу. Так вот, Арсен напоминает Дату, как бы громко это ни звучало.

Об этом же говорит роман "Вот мамелюки", ставший мерой признания Арсена как писателя. Даже воевавшие в Афганистане - а роман, несмотря на всю композиционную, интонационную и мировоззренческую сложность, посвящен именно этой войне - так вот даже воевавшие и с подозрением относящиеся к литературным копаниям в чужих "ранах сознания" признали его за своего. Он там не был, хотя стремился. Шанс попасть имелся, но вершители судеб из Союза писателей рассудили, что негоже безвестным провинциалам отбивать тему у "соловьев Генштаба". Как вызов унылой серятине Александра Проханова родились потрясающие по экспрессии и психологической углубленности страницы романа. Невольно напрашивается аналогия с Френсисом Ф.Копполой, голливудским интеллектуалом, своим пониманием Вьетнама в "Апокалипсисе наших дней" заставившим вздрогнуть мир задолго до "Взвода" отвоевавшего полный срок Оливера Стоуна.

Человечеству не дано вздрогнуть от "Мамелюков" по одной простой причине. Оно этот роман даже не прочитает. Между Голливудом и Асбестом, где живет Арсен, - дистанция огромного размера, и не только верстового, но и психологического. Согласно нашей совковой ментальности все достойное может происходить только в столицах и заграницах, но уж никак не в провинциях. Сколько ни обивал пороги "толстых" московских журналов с рукописью Арсена известный писатель Александр Эбаноидзе, результат до боли напоминал времена литературного дебюта в начале 80-х. Одиночек не любят, тем более талантливых. Прошло четыре года после публикации романа. Литературная критика, столь дружная и дисциплинированная в отношении вещей куда более скромных, так и не собирается заметить его, хотя достаточно одной лишь строчки из романа: "Уже тянет с востока дымком из-под походных афганских котлов", - чтобы понять, что Арсен еще тогда увидел приход той войны к нам. Его герои, усмиряя боль свою и не веря себе, уже тогда говорили, что они защищали Родину на дальних подступах. Говорили так, потому что война уже поселилась/* них, пока еще только в них. В этом отношений автор разделил судьбу своих героев, став мамелюком, абрагом - изгоем.

А его рассказ "К вопросу о Кавказской войне", написанный в 1982 году, когда у нас исключалась сама мысль о возможности межнационального конфликта, -это тоже предвидение последующих событий, исход которых он кстати тоже необыкновенно точно предсказал еще в самом начале.

Теперь немного о новеллах, которые я оставляю читателям без комментариев, предварив их выход в свет лишь небольшим замечанием. Сборник "Фрагменты несчастливого года" написан в 1990-1991 г.г., лишь "Трактат", начатый тогда же, завершен в мае 1995 года. Толчком для их написания, по признанию Арсена, послужило следующее. Перед Новым 1990-м годом одна неравнодушная к нему женщина сказала, что по гороскопу год для него будет очень тяжелым, вероятнее всего, он даже потеряет любимого человека. Заметим, как ни странно, сказанное сбылось, но тогда Арсен решил выбрать способ потери сам: потери, без потерь -то есть он пережил состояние обманутого любящего человека в своем творчестве. Так появились эти новеллы. Так появился роман "Хроника букейских империй", который, надеюсь, тоже придет к читателю.

Сборник же "Деревня за горой" составился из самых ранних его произведений - периода 1982-1985 г.г. и проникнут единой, только Арсену присущей интонацией.

Владимир Берсенев, доктор исторических наук.

Послесловие к сборнику: Арсен Титов. Новеллы. Екатеринбург. «Сфера».1997.