АЭСПЕ.

1

Владимир Леонидович накануне перебирал старые журналы и наткнулся на статью однокурсника Петряева об этом самом АэСПе, как в науке сокращенно называют азиатский способ производства.
- А ведь Петряев-то накопал у нас наличие АэСПе, только признаться в этом испугался! – сказал Владимир Леонидович другому своему однокурснику Николаю Ивановичу. – Я вчера смотрю, написано: «Эти и другие азиатские черты построенного у нас социализма были истолкованы всякими западными учеными как важнейшие!» - то есть их наличие он все-таки признал!
- Да, - сказал Николай Иванович, в целом уже и не помня того, что и где написал Петряев.
Они, Николай Иванович и Владимир Леонидович, ехали в довольно плотно набитом троллейбусе. А Ольга сидела почти рядом, но видеть их не могла. При словах «накопал» и «признаться испугался» она подумала, что слышит разговор новых русских, у которых этот бедный Петряев проводил финансовую проверку и испугался своих результатов. Но при последующих словах Владимира Леонидовича она от своей догадки отказалась. Во-первых, такие новые русские, каких мог бы испугаться финансовый работник, в троллейбусах не ездят. Во-вторых, они никогда не говорят об азиатских или иных чертах, никогда не говорят слов «социализм, истолкование, ученые» и никогда не говорят слова «важнейшие». При этом слово «наличие» – услышь они его – они поняли бы как неправильно сказанное слово «наличные».
Этак рассудив, она, однако Николая Ивановича и Владимира Леонидовича за их, так сказать, базар в общественном транспорте окрестила умниками.
Базар же между умниками шел об азиатском способе производства, целой экономической и общественной системе, присущей древневосточным государствам с их деспотическим образом правления. Карл Маркс нашел черты этого способа производства в современной ему России, то есть в России девятнадцатого века. Это утверждение основоположника марксизма-ленинизма, как и все попытки пришить его к России социалистической, предпринимаемые западными, с позволенья сказать, учеными, у нас в стране по приказу сверху долго не замечались. А на закате социализма стали замечаться. И Петряев написал статью о том, что все совсем не так, то есть вступился за державу, хотя трудно сказать, сколько это нужно было тогдашним и тем более нынешним ее гражданам.
Вот об этом шел, так сказать, базар Владимира Леонидовича и Николая Ивановича, в общем-то, базар несерьезный, немного ернический, от нечего делать.

2

Ольга вышла из троллейбуса около парикмахерской «Мишель». Выходя, она успела взглянуть на них. Один был высок и крупен, весьма солиден, правда, с той, явно различаемой женщинами патиной давнего холостячества, которая, к сожалению, всякую солидность как бы чем-то побивает. А второй был мелковат ростом, ей всего по плечо, ну, чуть выше, до мочки уха.
- Хм, - сказала она просто так. – Азиатский способ!
Она пошла и вдруг почувствовала за спиной среди множества других шагов шаги кого-то из них, шаги то ли Владимира Леонидовича, то ли Николая Ивановича то ли солидного, то ли мелкого – ей было невозможно сказать точнее.
- Хм, - сказала она в том смысле, что кто-то из них идет за ней, а она среди множества шагов различает его шаги. Она еще подумала, что он идет за ней намеренно, и успела еще совершенно мимолетно и механически подумать, будет ли он приставать. И с некоторой неприятной усмешкой вздрогнула, когда услышала, что он свернул за ней к парикмахерской.
- Настырный! – с неприязнью подумала она и прибавила: - Азиат… - и прибавила еще: - …ский способ! Небось, так и в самом деле азиат!
Это она прибавила уже с внутренним фырканьем полного своего превосходства высокой, изящной и свободной женщины.
И она ошиблась. Потому, что Николай Иванович – а это был именно он – тоже шел в парикмахерскую «Мишель», куда ходил дважды в месяц и стригся под самую малую насадку, чуть ли не наголо. Вот такую прическу он предпочитал.
Эта парикмахерская, если не сейчас, то, по крайней мере, в недавнюю пору отличалась особой притягательностью, то есть своими мастерами – сплошь молодыми, красивыми женщинами, свободными в общении и грациозными в манерах. Здесь всегда было столько открытого радушия, плещущегося навстречу посетителю очарования, завораживающих улыбок, чуткости, что Николай Иванович готов был ходить сюда каждый день. Во всяком случае, едва ли не тотчас после ухода из этой обители очарования он принимался теребить себя за оставшиеся корешки волос в попытке обнаружить присутствие непозволительного облохмаченья и необходимость скорейшей его ликвидации.
Так что Ольга зря фыркала.
Конечно, красивая женщина может себе подобное позволить. Хотя – некрасивая тоже может. Ведь красота женщины зависит от мужчины. Все в мире зависит от женщины. И сам мужчина зависит от женщины. В этом Николай Иванович был убежден бесповоротно, сколько это ему, однажды оставленному любимой и красивой женщиной, было ни неприятно. Все в мире, включая мужчину, зависит от женщины. Но сама женская красота, это самое страшное в мире оружие, зависит от мужчины. Она зависит от того, объявит ли, признает ли мужчина ее, женскую красоту, красотой. Грубо говоря, потащится ли мужчина за женщиной или не потащится. Если признал, если потащился – смело женщина может объявлять себя красивой со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Правда, при этом необходимо учитывать одну малозаметную для женского глаза тонкость. Необходимо учитывать, что мужчина глуп и в эстетическом плане невежественен. Он будет признавать и будет тащиться за каким-нибудь донельзя неприличным безобразием в зеленой юбке, за какой-нибудь… – (а, да, о женщине же речь! а о женщинах, как выражались древние, или хорошо, или ничего!) – он будет обожать нечто не совсем соответствующее обожанию, и даже совсем не соответствующее обожанию, но при этом он будет пребывать в полной уверенности, что обожает нечто подобное царице Хатшепсут. Женская задача – от этой зеленой юбки его оторвать. Или не отрывать. Оторвать или не отрывать – в зависимости от того, на ком эта зеленая юбка надета. Если она надета на самом предмете мужского обожания, значит, не отрывать. Если она надета на соседке или подруге, а он обожает и тащится, значит, оторвать.
Вот такая простая и одновременно не простая задача лежит на женщине.

3

- Кажется, туда же. Хм! – с неудовольствием сказал Николай Иванович про пошедшую впереди статную молодую женщину, то есть про Ольгу.
Неудовольствие его вызвалось самой обыденной причиной. Он подумал, что сейчас окажется в парикмахерской всего один свободный мастер, и именно его займет эта женщина, а ему придется долго ждать.
В парикмахерскую он вошел вслед за ней, так что она и двери за собой закрыть не успела. Он вошел, едва не ткнулся ей в спину, у порога остановившейся, и вознедовольствовал еще более.
- Что за бараньи манеры! – молча возмутился он всеобщей привычке останавливаться сразу при входе.
Ольга же в это время в раздражении про него подумала:
- Правда ведь притащился!
А раздражаться и вознедовольствовать им надо было не друг на друга, а на свою глупость, по которой они под самый Новый Год без предварительной записи по телефону сюда потащились. Все мастера были заняты по этой предварительной записи до самого последнего удара курантов. И по диванам в надежде на удачу, на то, что вдруг кто-нибудь из записавшихся не приедет, томились подобные Ольге и Николаю Ивановичу головотяпы.
- Ах! – едва не в слезах сказала сияющая как-то по-новому, по-особенному распорядитель.
Николаю Ивановичу же осталось только лучезарно, но криво изобразить преприятность от встречи и откланяться, то есть задом-задом выдавиться обратно на улицу.


4

Ольга вышла следом.
- Вот как нам повезло! – сказал Николай Иванович.
- Так же, как вашему Петряеву с его азиатским способом или чем-то там!.. – снова фыркнула Ольга.
Николай Иванович вытаращился, мол, это-то еще откуда. Но вид троллейбусной остановки ему быстро, как бы это сказать по приличнее, вид остановки ему быстро вправил мозги.
- Вы слышали? – спросил он про свой разговор в троллейбусе.
И после ее утвердительного ответа сказал, что вообще-то он не любит на людях разговаривать, но иногда приходится, чтобы кого-то из своих попутчиков не обидеть.
- Когда особенно разговорчивый попутчик рядом оказывается! – сказала она и хорошо, что во время взяла себя в руки и не сказала вместо слова «попутчик» слово «умник».
- Так ведь иногда ситуация складывается независимо. Не хочешь, да выйдет, как вот у нас с вами! – сказал он, хотя тоже хотел сказать иное. Он почувствовал ее раздражение. Да и своего недовольства еще никуда не дел. Вот и хотел сказать что-нибудь этакое, с подтекстом. И тоже хорошо, что не сказал.
Она скосила на него глаза.
- Вам сейчас куда-то нужно? – спросил он и испугался своего вопроса.
Она увидела его испуг. И ей это стало приятно.
Ей, конечно, было нужно по многим делам. Но его испуг заставил ее сказать против ее воли. Вдруг она перерешила, вдруг отвергла нужные и даже совсем необходимые дела и сказала, что особенно ей никуда не нужно, а если куда-то и нужно, так она туда и так поспеет. Она сама удивилась своему решению – только-то ведь она с неприязнью думала про этого…ну, этого, как его назвать, ведь она и имени-то не знала его, - словом, про этого умника.
Он же в это время вспомнил, что называл ее «бараньими манерами» и обругал себя. «А ведь как хороша!» – сказал он. И был в том объективно прав или нет, он сам себе сказать не смог. Надо ведь помнить, что мужчины в плане эстетики люди весьма невежественны.
- Так давайте просто погуляем! Хоть и мороз, но сколько сможем! – предложил он, тоже удивляясь своему решению.
- Давайте, - легко согласилась она и подумала, что он уже догадался, что она незамужняя, и подумала, что он может этим воспользоваться, но одновременно и думая, что он не воспользуется, потому что он сам не обременен семьей, то есть, попросту, он разведенец.
- Хотя, - поспешила все-таки она себя огородить.
- Хотя! – сказал он что-то свое, но ей в тон.
Прошли они толчею на остановке, вышли на перекресток и остановились – идти прямо или отвернуть. Решили отвернуть, и пошли по улице по направлению к Новогоднему городку на площади и, наконец, официально представились друг другу. Он, как можно было понять чуть ранее, оказывался научным сотрудником, а еще вернее, археологом. А она оказалась архитектором без работы, в смысле, с прежней работы ушла, а на новую покамест не устроилась.
- Так, что там про азиатский способ, кажется, производства? – спросила она.
- Да скучно это, Оля, - отмахнулся он.
- А ваша работа? - попросила она.
Он сказал, что его работа еще скучнее. В целом-то ничего скучного ни в его теории, ни в теории азиатского способа производства не было. Однако он так сказал, посчитав разговор на эти темы нескромным. Она настояла.
Она кивнула, будто отметила себе что-то, и вдруг сказала:
- А вы заметили, на нас смотрят!
Он оглянулся. Смотрящих на них он не увидел. Вообще улица была довольно пустой – по крайней мере, пустой в сравнении с той, с которой они только что свернули.
- На нас, правда, смотрят как-то не так, как смотрят обычно! Вот только что прошли и посмотрели как-то оценивающе! – снова сказала она.
Он посмотрел на нее, румяную и светлую, чуть-чуть припорошенную блестками морозного воздуха, и неожиданно сказал:
- Да на вас нельзя не смотреть!
Он это сказал и потом опять же неожиданно для себя выдержал ее взгляд и по взгляду понял, что она что-то хотела сказать в ответ, кажется, хотела остановить его, но не нашлась. Себе она сказала про него словами «Дамский угодник», а вслух, как несколькими минутами назад сказала другое.
- Я сверх меры длинная. Чтобы смотреть на меня, надо задирать голову! – сказала она вслух.
Конечно, по поводу длинности ему следовало возразить, но он не возразил, посчитал возражение искусственным. Что уж говорить, она, правда, была высока.
- Я был знаком с одной барышней, гимназисточкой тысяча девятьсот тринадцатого года, - сказал он. – Эта барышня вспоминала предновогодние дни своей поры. Если хотите, я кое-что расскажу из ее воспоминаний.
- Расскажите, - позволила она.
- Только я не смогу передать ее интонации, то есть ее… как бы это сказать, - Николай Иванович запутался в словах, не умея передать свое открытие в момент, когда он слушал рассказ этой, как он выразился, барышни, а на самом деле очень старенькой, почти столетней женщины.
Он открыл нечто такое, что нынешние и тогдашние люди суть совсем разные. Ею воспоминаемый мир и люди ею воспоминаемого мира были совсем иными. Они резко отличались от людей нынешнего мира. Она, в сущности, говорила обыденные и, в сущности, общеизвестные вещи о том, как приготовлялись к Новому Году в ту пору. В сущности, приготовлялись равно так же, как и нынче. Елки-иголки, игрушки-хлопушки, фонарики-снегирики, орехи-мандарины, подарки-закуски – все это было таким же. Поездки по магазинам, беготня по базарам, хлопотня на кухне, разговоры о компании, предчувствие чего-то хорошего, хотя и постоянно не сбывающегося, но хорошего – все это тоже было, как у нас. Другим было иное.
Другой была интонация ее речи, ушедшей в ее молодость. Другим была интонация ее рассказа. Эта интонация создавала иной, отомкнутый от нашего, мир. Интонация ее рассказа и интонация жизни ее мира были отличными и бесповоротно отличными от тона, уже не интонации, а тона и гула нашего мира. За сто лет мы переродились.
Это открыл Николай Иванович, и это он захотел сказать Ольге. Не ахти, какое открытие, но ему очень захотелось сказать его Ольге.
Она послушала его.
- Я, кажется, понимаю вас! – сказала она.
Он покраснел от ее признания.
- Мы с дочкой очень близки. Но и мы порой не понимаем друг друга. А сейчас я, кажется, понимаю вас! – снова сказала она.

5

Они изрядно нагулялись и замерзли. Но уходить обоим не хотелось. Он смотрел на нее и спрашивал «Еще?», она смотрела на него, улыбалась и отвечала «Да!». И до того нагулялись и намерзлись, что, наконец, поняли – чтобы не расстаться, надо куда-то зайти. И там, куда они зашли, в кафе «Менделеев» в переулке от Набережной, около бывшей усадьбы окружного горного начальника и против дома бывшего уездного прокурора – до революции, конечно, - за подогретым красным вином и пиццей он спросил ее о Новом Годе, спросил, где она его встречает.
- Вероятнее всего с дочерью, - сказала она.
Он ждал, что она скажет: «Одна!» – вот такой мужской эгоизм. Но и этот ответ ему был приятен.
- С дочерью, - сказала она. – Мы с ней чаще не как мама с дочкой, а как подруги. Ей уже тринадцать лет. Сейчас она, наверно, уже беспокоится. Я ей обещала уже давно быть.
Он слушал ее и в душе улыбался. Уже несколько лет, как боль по любимой женщине, некогда ушедшей от него, потихоньку утихла. «Вымел ветер пепел тоски…» – говорил он себе словами одной из древних поэм. И сейчас слова Ольги стали ему приятны. В сущности, он их ждал. Иначе для чего бы нужна была человеку интуиция. Она нужна была человеку для войны, чтобы опередить врага, и для такого вот мига, чтобы увидеть женщину – для этих двух случаев нужна человеку интуиция. Ну, может быть, еще в науке, в искусствах там нужна интуиция. Ну, еще кое-где. Но в целом, она нужна на войне и в такой, как сейчас, миг, чтобы увидеть женщину. Сейчас он видел Ольгу, и слова ее об одиноком Новом Годе были ему приятны. Он их ждал.
Его самого на Новый Год пригласил Владимир Леонидович.
Компания Владимир Леонидовича была немного замкнутой и состояла, кроме него самого, еще из трех человек. Она состояла из его женщины, представляющей вместе с Владимиром Леонидовичем нечто вроде скандинавской семьи, которую с русским абсолютом можно было бы подвести под поговорку «Не видит – душа мрет, увидит – с души рвет». То есть жили они поврозь, но встречались едва не ежедневно и более – по ее инициативе, ибо она, его женщина, была все-таки русской и надеялась на традиционно русский исход их скандинавского сожительства.
Владимир Леонидович же был не прочь бесконечно продолжать подобное низкопоклонство перед Западом. От него жена ушла в начале девяностых, когда он был еще аспирантом, подавал блестящие надежды, но приносил к обожаемым ее ногам аспирантский шиш с маслом. А тот, к кому она ушла, обладал коммерческим киоском и подавал надежды на второй коммерческий киоск, отчего мог приносить к ее ногам нечто более существенное.
Проиграв битву за жену, Владимир Леонидович как-то нахмурился на всех остальных женщин и с русским же размахом взял себе право видеть в них только физическое к себе приложение, с которым можно было, как он любил выражаться, временно соединять усилия в поисках гармонии. Глубоко-глубоко в себе он надеялся на такую женщину, которая бы смогла ему вернуть аспирантское его преклонение перед нею. Иногда, в минуты особой тоски, он делился этой надеждой с Николаем Ивановичем. Они оба сидели друг подле друга где-нибудь в кабинете за бутылкой, и он говорил, что, по сути, ему надо самую малость – ему надо только в кого-то влюбиться. Но именно этого у него не выходило. И Николай Иванович, хоть и молчал, не говорил про себя, но тоже знал, что ему надо ту же малость – в кого-то влюбиться. Но именно этого и у него не выходило.
И жил Николай Иванович бобылем. А Владимира Леонидовича пыталась приучить к мысли о женитьбе его упорная женщина.
Двое других из компании Владимира Леонидовича составляли ему и его упорной женщине счастливую противоположность. Они составляли счастливую пару, нашедши друг друга уже в зрелом возрасте после нескольких неудачных супружеств. В свое время он, счастливый супруг, в пору аспирантства жил в одной комнате с Владимиром Леонидовичем. В начале девяностых аспирантство он бросил и занялся ремонтом квартир у богатых. Этим он занимался до сих пор и имел хорошую клиентуру. Она же была заведующей производством кафе.
Женщины, упорная женщина Владимира Леонидовича и счастливая жена его бывшего коллеги, сразу друг друга полюбили и более никого не хотели в своей компании видеть. Так и собирались вчетвером.
А нынче Владимир Леонидович воспротивился и пригласил Николая Ивановича. А он вдруг спросил Ольгу.
- Где вы встречаете Новый год? – спросил он.
- Вероятнее всего, дома с дочерью, - ответила она, тотчас по-женски догадываясь, что вопрос задан не праздно.
- Я вас вместе с дочкой приглашаю в компанию к моему другу, - сказал он, понимая, что слова его, возможно, сейчас принесут ему судьбу.
- К тому, с которым вы азиатский способ обсуждали? – спросила она и тоже поняла, что в ее судьбе в эту минуту, возможно, что-то круто изменится.

6

Конечно же, обе женщины – упорная женщина Владимира Леонидовича и счастливая заведующая производством – не испытали восторга, когда в дверях во всей красе вечернего предновогоднего мороза появилась Ольга.
Да ведь и было с чего восторга не испытывать. Она – в морозном предновогоднем сиянии. Они – в кухонных подмоченных на груди от салатов фартуках.
- Вы, гражданочка, к кому? – едва не слетело с их не накрашенных губ.
Но они обе взяли себя в руки, когда за спиной Ольги увидели сияющего Николая Ивановича. Они его лично не знали. Но они тотчас догадались, что это он. И тотчас догадались, что это новогоднее, морозное и статное сиянье имеет место быть с ним.
Ольга им блистательно улыбнулась. И Николай Иванович из-за ее спины блистательно улыбнулся.
Они тоже нашли силы блистательно улыбнуться – в их представлении, блистательно. А как вышло на самом деле, сказать было трудно.
Николаю Ивановичу вообще-то бы следовало предупредить Владимира Леонидовича о том, что заявится не один. Но у него, в целом человека деликатного, обоюдное их с Ольгой сияние напрочь отбило способность соображать. Ему представилось, что он может заявиться вот так вот, как заявился, то есть без этих китайских церемоний заранее предупреждать и все такое прочее.
Владимир Леонидович действительно не увидел ничего предосудительного в таком неожиданном, так сказать, двойном появлении Николая Ивановича. Он и его счастливый приятель встретили гостей в совершенной радушной беспечности, мол, о-о-о! как здорово! позвольте ручку-с, пожалте шубку-с, как это восхитительно! проходите…
Женщинам этакая беспечность не совсем проимпонировала. Они приняли ее за элемент мужского коварства - разумеется, самого примитивного коварства, примитивность которого заключалась в том, что они, женщины, его тотчас раскрыли, и еще в том, что, по их женскому мнению, на что-то другое у мужчин просто никогда не хватало ума. «Конечно, есть и среди женщин такие дуры, у которых ни на что другое, кроме как только тащиться за мужиком, не хватает ума. Но, в принципе, этим отличаются только мужчины!» – сказали себе обе женщины, еще раз блистательно улыбнулись, но в целом поджали губы. Мужчин они погнали к телевизору, а Ольгу они взяли к себе на кухню, дали ей соответствующее задание и при исполнении этого задания быстренько и ненавязчиво, но вместе с тем дотошно расспросили, что и как. Да она и сама все рассказала. Что же было скрывать, раз уж так вышло – вчера познакомились, а сегодня пришла в гости и сияет.
Конечно, здесь обеим женщинам можно было бы подумать про Ольгу, мол, та еще, только-то только с мужиком познакомилась, а уже на ночь к чужим людям за ним потащилась! Но женщины вдруг так не подумали. Им Ольга как-то сразу понравилась. Да и не последнюю роль сыграло обстоятельство предновогодности, обстоятельство новогодней ночи, а в новогоднюю ночь, как в детском стихотворении, все всегда произойдет, все всегда сбывается, в смысле, все может быть.
Так вот сразу все хорошо вышло.

7

Владимир Леонидович первым делом, лишь остались одни, замаслился взглядом и шепнул:
- Однако, Николай Иванович, однако!
А потом если и обращал внимание на Ольгу, то в равной для всех степени. Про счастливого супруга же счастливой заведующей производством так и говорить было нечего. Он если и отвлекался от своей супруги, то только по ее просьбе на кухню по поводу очередных закусок, бутылок или перемены посуды. И еще он отвлекался от супруги для беседы с Николаем Ивановичем.
В свою очередь Николай Иванович по мере возможности, каковую не всегда предоставляет хороший стол, отвлекался только на Ольгу. Ей от того было хорошо. Оба они сияли.
Выпили и закусили за знакомство, за проводы старого года, за все хорошее, что случилось в старом году, еще за что-то, потом за новогоднее послание народу нашего президента. Выпили за все это под здравицы Владимира Леонидовича и готовы были выпить еще. Да Владимир Леонидович вдруг увлекся многими рассуждениями из политических и исторических сфер – весьма интересных рассуждений, но уж очень затянутых, несколько начавших повергать женщин в скуку преждевременного отрезвления. Столу загрозило быть разрушенным.
Упорная женщина Владимира Леонидовича догадалась объявить перерыв, увлекла под неотложным предлогом его на кухню. Счастливые супруги поспешили щебетать в соседнюю комнату. А Николай Иванович и Ольга посидели за столом вдвоем и, будто размять ноги, будто посмотреть из окна на мороз, встали. У окна Николай Иванович нежно обнял ее и ткнулся губами ей в ключицу. Выше-то он достать и не мог. Она прикоснулась губами же ему в косицу, в край глаза. И оба замерли во внутреннем своем сиянии. Потом будто испугались, в молчании отстранились и стали смотреть в окно. А за окном в морозном дворе, будто от их сияющих глаз вдруг загрохотали петарды, запереливались рулады пьяненьких восторгов. Прибежали на шум Владимир Леонидович со своей упорной женщиной и счастливые супруги.
Потом снова пошел хороший стол.
Ночь получилась превосходной.
Ближе к утру, Ольга засобиралась домой. Всем было жалко расставаться. Но она беспокоилась о дочери.
Они долго шли по морозу, обындевели, и внутреннее сиянье их как бы воплотилось, приобрело нечто осязаемое. Они были под впечатлением компании, говорили, как все было хорошо, какие все хорошие люди.
- Я сразу увидела, что хорошие. Я ведь работала в женском коллективе и не смогла перенести все их дрязги, визги и… что еще там. А эти сразу меня расположили к себе. Они на кухне меня обо всем расспросили. И о нас, о наших отношениях расспросили. Я им все рассказала… - говорила с восхищением и теплом Ольга.
Николай Иванович молчал и восхищался вместе с нею.
- У меня такое чувство, что мы с вами знакомы давно… ну, прямо с вашего азиатского способа производства. Мне так хорошо с вами! – признавалась Ольга.
И он тоже в этом ей признавался. И они об этом говорили и говорили.
Потом они остановились ждать автобус для Ольги, совершенно не отдавая себе отчета, что еще ночь, и никакого транспорта до утра не будет. Ольга стала замерзать. Он обнял ее сзади, ткнулся лицом ей в воротник шубки – ведь ростом-то он был до мочки уха. Сквозь шубку он чувствовал, как бьется ее сердце, и в такт ему бьются ее груди.
- А что, во времена азиатского способа производства делали с женщиной, изменившей мужу? – спросила она.
- Обливали голову горячим асфальтом, - ответил Николай Иванович сквозь ее воротник.
- А с незамужней женщиной? – спросила Ольга.
- Отдавали замуж! – сказал первое пришедшее на ум Николай Иванович.
Они сколько-то помолчали. Потом она высвободилась из его рук, склонилась к его губам и выдохнула:
- Если бы вы знали, как я вас хочу!
- Так едемте ко мне! – едва усмирил себя от взявшей его дрожи Николай Иванович.
- Нет, - сказала она после молчания. – Очень беспокойно о дочери!
- А завтра? – спросил он.
- Да, - сказала она. – Только проснусь – и к вам!
В полном соответствии с детским стихотворением про то, что в новогоднюю ночь все всегда произойдет, появился автобус, оказавшийся частником. Он был изрядно забит восторженным народом. Ольга едва в него втиснулась. Николай Иванович пошел домой и с запозданием пожалел, что не полез в автобус тоже. Он сильно расстроился. Но все равно ему было хорошо.
Заснуть он смог только под самое утро. Ему приснилось что-то хорошее и историческое, навроде того, что он некто сатрап в период этого самого аэспе, то есть азиатского способа производства, и ему вот-вот должны сообщить какую-то радостную весть. Он проснулся с улыбкой и сразу подумал, что именно этот аэспе с Ольгой-то их познакомил.
- Если бы мы с Володей не стали мозолить языками про этот аэспе, она бы не обратила на меня внимания! – стал думать он, и радостное, счастливое до щекотки чувство расперло ему грудь. – Я сегодня с тобой увижусь, госпожа моя! – сказал он вслух в соответствии со своим новым, принесенным ему во сне положением. – Я сегодня с тобой увижусь!
Он встал, принял ванну, побрился, подстриг и без того подстриженные ногти, посмотрел, не отрасли ли волосы и не следует ли сходить в «Мишель», переоделся, будто тотчас же ему предстояло увидеть Ольгу, и набрал ее номер телефона.
- Оля! – закричал он в трубку.
- А, это вы! – с какой-то непонятной ему интонацией ответила она.
- Оля! Я так, я так… - закричал он, пытаясь выговорить слово «счастлив».
- Между прочим, я завтракаю! – оборвала она его.
Он сперва застыл – да и кто бы не застыл – а потом, совершенно игнорируя ее тон и ее слова, снова закричал:
- Оля, я так счастлив!
Она некоторое время молчала, и он хотел снова сказать ей о своем счастье и спросить, когда же они сегодня встретятся.
- Я решила вернуться к мужу! – сказала она.
- При чем здесь муж? – как дурак, все еще в своем восторге закричал Николай Иванович.
Но Ольга больше не стала с ним разговаривать.
А он долго держал трубку около уха и ничего не мог понять. В конце концов, каким-то образом ему вспомнилась статья этого самого Петряева, которая познакомила его с Ольгой, и он очень отчетливо увидел перед собой ее строки. Петряев в своей статье об аэспе написал: «Марксистская характеристика азиатского способа производства показывает беспочвенность прямого отождествления азиатского способа производства и социализма».
И утренняя улица за окном была пустынной. Только морозный ветер гнал по ней поземку и гнал остатки вчерашних петард.